Е. А. Гребень
Воспоминания очевидцев исторических событий, в частности германской оккупации Беларуси 1941-1944 гг., - источник очень субъективный. Восприятие истории конкретным лицом нельзя в полной мере считать отра - жением реальной ситуации в рассматриваемую эпоху, поскольку на трактовку человеком событий спустя значительный временной промежуток влияют множество факторов, рассказ каждого человека уникален, часто может диссонировать с трактовкой другого информанта. Поэтому для создания максимально достоверной картины оккупационной повседневности на основе воспоминаний следует учитывать следующие факторы: информант мужчина или женщина; совершеннолетний на момент оккупации или трудоспособный (16 лет и старше) или нет; проживание информанта в западной или восточной части Беларуси; населенный пункт находился под продолжительным, устойчивым контролем оккупантов или в зоне контроля партизан.
Первая позиция сравнения - воспоминания мужчин или женщин. В мужских (крайне редких воспоминаниях в силу ряда факторов (меньшая продолжительность жизни, мобилизация многих мужчин на фронт после освобождения БССР и, соответственно, гибель многих на фронте) фигурируют контакты с оккупационными властями (немецкие чиновники, военно - служащие вермахта, сельские старосты, волостные бургомистры, полицейские) по вопросам сдачи натуральных налогов, исполнения обязательной трудовой повинности и любым иным вопросам. Также информанты- мужчины сообщают о сборе оружия, похоронах погибших красноармейцев в 1941 г., изготовлении самогона (последний факт женщины лишь констатируют, сообщая, что изготавливал муж или отец, но могли производить и сами). Характеристика личности старосты или полицейского равно вероятна во всех воспоминаниях, независимо от пола, тем более что некоторых коллаборационистов находили спустя многие годы после войны, и граждане знали о судебных процессах над ними, могли выступать в качестве свидетелей [1; 2; 3; 4; 5; 6]. В воспоминаниях женщин официальные контакты с властями, как правило, не фигурируют, за исключением тех случаев, когда в семье отсутствовал мужчина-глава и женщине приходилось его заменять [2].
Независимо от пола одинаково подробно описывается оккупационный быт, если эта составляющая оккупации не оттеняется иными, более травматическими воспоминаниями, например, принудительными работами в Германии или нахождением в концентрационном лагере [7; 8; 9].
Вторая позиция сравнения - совершеннолетний / трудоспособный был информант на момент описываемых событий или нет. Чем позже относительно окончания Великой Отечественной войны записано интервью, тем реже встречаются информанты, которым в годы оккупации было свыше 16-ти лет. Тем не менее трудоспособные граждане могут рассказать о выполняемых в пользу оккупантов работах (гужевая повинность, очистка дорог и др.), только если они проживали в контролируемых оккупантами населенных пунктах [3; 10]. Дети часто могли и не знать, какие работы выполняют трудоспособные члены семьи, поэтому довольно редко хотя бы упоминают о подобных работах, в отличие от описания оккупационного быта. Тотальный дефицит продуктов питания, экстремальная гастрономия, голод, отсутствие мыла, спичек, керосина, экстремальные практики выживания в условиях тотального дефицита, жизнь в лесных лагерях запомнились всем без исключения информантам [4; 11; 12].
Третья позиция сравнения - проживание информанта в западной или восточной части Беларуси. Нахождение западных районов в составе Польши до сентября 1939 г. имело следствием некоторые отличия в оккупационной повседневности. В частности, жители западных районов лучше были обеспечены промтоварами, запасы которых сохранялись некоторое время в условиях оккупации. Также в регионе в основном сохранилось подворное землепользование, поэтому граждане продолжали работать на своей земле или батрачили. Если земли не было, так же, как и до войны, лучше были обеспечены скотом [2; 3; 13]. Жители восточной части Беларуси рассказывают о разделе колхозной земли и инвентаря, хотя в отдельных случаях могла сохраняться довоенная система коллективного землепользования под контролем партизан. В восточной части также существовала практика закрепления одной коровы или лошади в пользование за несколькими хозяйствами одновременно по причине дефицита скота [6; 14; 11; 15]. Информанты из западных районов демонстрируют более настороженное отношение к партизанам, большинство из которых были уроженцы БССР до сентября 1939 г. или других регионов СССР. Но и жители восточных районов, давая в целом более позитивные оценки партизан, также четко разделяют партизан из числа местных жителей и партизан из других регионов СССР («калининцы», «смоленские»). Оценки последних гораздо более сдержанные, и эксцессы в отношениях с мирным населением информанты чаще связывают именно с ними [2; 3; 6; 14; 16; 17].
Четвертая позиция сравнения - информант проживал в населенном пункте, контролируемом оккупантами (в котором долгое время размещался гарнизон немцев или полицейских, где могла размещаться волостная управа) или же на территории, контролируемой партизанами. Воспоминаний жителей из первых населенных пунктов крайне мало, поскольку, с ростом масштабов народного сопротивления, многие деревни переходили под контроль партизан или же оказывались в так называемой «серой зоне», которую надежно не контролировала ни одна из противоборствующих сторон. Поэтому очень немногие информанты сообщают о возможности посещать рынки в городах, обращаться за помощью в медучреждения, обучаться в школе, если информант был ребенком (как правило, в 1941-1942 гг., не позднее).
Некоторые информанты сообщают об эвакуации немцами гражданского населения в западные районы. Отправка на принудительные работы в Германию в таких деревнях проходила посредством рассылок повесток через старост, в отличие от подконтрольных партизанам деревень, где граждан захватывали во время карательных операций против партизан [15; 18; 19; 20; 21; 22].
Информанты из перешедших под контроль партизан или находящихся на границе зон контроля партизан и оккупантов населенных пунктов повседневность описывают иначе: грабежи, а не упорядоченный сбор налогов немцами, голод, перманентный страх за свою жизнь. В таких воспоминаниях в обязательном порядке фигурируют партизаны, которые регулярно заходили в деревни за продуктами или даже продолжительное время размещались на постой. Поэтому многие информанты помнят имена рядовых партизан и командиров, названия различных отрядов и бригад. Практически все информанты из подобных деревень описывают карательные операции нацистов, борьбу за выживание в лесных лагерях, в которых находились много месяцев [4; 5; 6; 11; 17]. Впрочем рассказы о жизни в лесу характерны и для жителей деревень, которые, с расширением движения Сопротивления, выпадали из-под контроля оккупантов.
Таким образом, восприятие информантом оккупационной повседневнос - ти формировалось под влиянием ряда факторов, поэтому вполне естественна мозаичность восприятия одних и тех же событий разными людьми, акцентирующих внимание на наиболее значимых для них аспектах жизни в условиях оккупации. Ни одно из воспоминаний не следует рассматривать как абсолютно точное отражение оккупационной действительности, но в совокупности они дают достоверную картину, иллюстрируют многообразие людских судеб, специфику ситуации в различных микрорегионах, различные стратегии выживания в экстремальных ситуациях.
|
|
