Дейнега Михаил Андреевич
Младший политрук,
секретарь политотдела 56-й стрелковой дивизии.
В мае 1941 года 56-я стрелковая дивизия была переброшена из района г. Лиды в район г. Гродно. Передислоцировался в Гродно и штаб дивизии. Однако в Лиде еще оставались интендантство, архив, комендатура, семьи начсостава.
Почти рядом со штабом дивизии находился гарнизонный Дом Красной Армии, где мне несколько раз пришлось присутствовать на лекциях о международном положении. Помнится, что все они читались на высоких оптимистических нотах. Никто в то время нам не говорил, какая мощная военная сила у фашистов, обученная, оснащенная первоклассной военной техникой, а главное с античеловеческой, звериной моралью. Вот и не знали мы правды о фашистах не представляли размеры опасности, считали, что, если придется, быстро расправимся с немецкими войсками, войну будем вести на их территории. Но вышло совсем по-другому.
Только в последнюю неделю накануне войны почувствовалось какое-то напряжение. Работники штаба постоянно куда-то спешили, на службе задержиались до поздней ночи, некоторые ночевали в служебных кабинетах. Местные жители стали открыто говорить о войне. 15 июня будучи в Лиде, я зашел к своим прежним хозяевам, у которых снимал комнату. В разговоре они сокрушались, что скоро начнется война, что это ужасно, что они знают, как жестоки немцы. Просили сказать командирам, чтобы те заранее отправили в тыл свои семьи. Я, конечно, им не поверил, но, возвратясь в Гродно, рассказал об этом замполиту дивизии полковому комиссару С.Е,Ковальскому. Он меня успокоил, сказав: "Чепуха, немцы не будут на нашей земле".
В седине июня прибыл новый командир дивизии генерал-майор Сахнов. Вечером 21 июня штаб дивизии выехал на командный пункт в имение Свяцк-Вельки. Комиссар Ковальский взял с собой и меня. Остальные работники политотдела должны были прибыть в понедельник. В Свяцк мы приехали в двенадцатом часу ночи. Пока разместились, наступило уже 22 июня. Из окна комнаты, отведенной для политотдельцев, виден был летний палаточный лагерь гаубичного полка дивизии, разместившийся в старинном парке имения. Запомнилось, что лагерь был хорошо освещен, виднелись четкие линии палаток, посыпанные песком и ограниченные побеленным кирпичем дорожки. Во всем был образцовый порядок, но это был порядок безмятежного мирного времени
Проснулся я от грохота снарядных разрывов, упавших на меня кусков оконой рамы, осколков стекла, комьев земли. Вскочив, глянул в окно: по всему лагерю вспышки разрывов, столбы дыма и пыли, падающие обрывки палаток, сучья деревьев. Бросился на второй этаж к комиссару. Они с комдивом спешно одевались в своей комнате. Спросили меня, что происходит. Я доложил, что видел, и мы выбежали в коридор. Артобстрел уже прекратился. Он длился не более пяти минут, но их хватило, чтобы уничтожить лагерь гаубичного полка. Никто не знает, сколько там погибло людей. Все они теперь, видимо, числятся “пропавшими без вести”.
В районе имения было тихо, но со стороны границы доносился гул артиллерийской подготовки. Командиру дивизии подали броневичок, и он уехал. Вскоре на таком же броневичке уехал и комиссар Ковальский, приказав мне пробираться до Гродно и организовать отправку в Минск, в политуправление округа, партийных документов.
Я вышел на мощеное булыжником шоссе ведущее в Гродно. Первая проходившая машина не остановилась, но когда она потом поднялась на пригорок примерно в километре дальше, на шоссе стали рваться снаряды, и машина загорелась. Такая же участь постигла и следующую, промчавшуюся мимо меня, машину. Угрожая оружием, удалось остановить третью машину. Это была загруженная ранеными полуторка. Пришлось устраиваться на подножке кабины. По шоссе мы не поехали, а свернули вправо на полевую дорогу.
Но и этот путь не был безопасным. Добрый десяток раз пришлось останавливать машину и выскакивать из нее, чтобы укрыться от бомб и пуль фашистских стервятников, все время рыскавших в воздухе. До штаба дивизии в Гродно я добрался в двенадцатом часу дня. Расспросам не было конца. Ведь никакой информации о действиях частей дивизии не было, так как связь со Свяцком отсутствовала. С помощью машинисток штаба составил опись учетных карточек коммунистов дивизии, упаковал карточки в пакеты и опечатал. Вызвал машину из автобата. Вдруг появился политрук Щенников, ведавший учетом партийных документов. Он в субботу был отпущен в Белосток к семье. Примерно в 17 часов я позвонил в автобат. Ответили, что исправных машин нет.
Мы посоветовались, и Щенников повез партдокументы на машине хозчасти. С ним отправилась и моя сестра, работавшая у нас вольнонаемной. Ее я разыскал только в 1944 году. Она рассказала, что груз они доставили по назначению.
Затем я занялся уничтожением текущей документации политотдела. То же делали и штабные командиры. Примерно в 20 часов с автобата подошла, наконец, машина ЗИС-5 и остановилась во дворе штаба. Мы погрузили на нее личные вещи и кое-какое военное имущество. Однако уезжать не решались, ждали, может быть, поступит какое-то распоряжение от командования. Наконец, решили двигаться в направлении Минска. Был уже 21 час. Начали выходить во двор к машине, а в это время из соседних домов раздались выстрелы из винтовое и пистолетов. К счастью, никого не задело, только были пробиты баллоны одного из задних колес машины. Мы вскочили обратно в здание и через другую дверь вышли на улицу, куда подогнал машину нерастерявшийся шофер. Быстро заменили колесо и сели в машину. В это время я услышал стон в кабинете финчасти. Оказалось, что у начальника финчасти случился сердечный приступ. Пока я ему помогал, машина ушла. Пошли на вокзал. Там пообещали взять нас в последний эшелон, который составлялся. Но я решил его не ждать, ибо гарантий, что он отправится, не было. Мне же обязательно нужно было попасть в Лиду, где находился архив политотдела.
Я направился к дороге на Лиду. Не успел отойти от вокзала, как в двух-трех километрах высоко вверх взметнулся огненный столб и послышался сильнейший взрыв. Это взорвали склады боеприпасов. Выйдя на дорогу, влился в поток уходивших из Гродно войск и беженцев. Не помню, какое расстояние прошел, когда увидел указатель влево: 113 ЛАП. Я обрадовался, ибо это был артиллерийский полк нашей дивизии. Свернув на указатель, увидел в молодом сосновом лесу группу военных. Среди них был знавший меня замполит полка батальонный комиссар Протасов. Он рассказал, что полк потерял за день почти все орудия, понес очень большие потери в людях и они собирают теперь остатки полка, что везде неразбериха и паника, ничего не известно о штабе дивизии.
С восходом солнца 23 июня остатки 113-го легкого артиллерийского полка возобновили отход. Во время одного из налетов фашистских истребителей я оторвался от этой группы, но смог пристроиться на машину, везшую понтон, и примерно в 9 часов был уже в Лиде. В помещении штаба встретил начальника мобилизационной части дивизии капитана Нейберга, начальника общей части штаба лейтенанта Петрова, военврача Яновского и еще несколько командиров и бойцов охраны. Здесь также ничего не знали о дивизии и ее командовании.
Мы с лейтенантом Петровым сожгли все архивы. Во второй половине дня капитан Нейберг решил выехать на поиск штаба дивизии. Погрузились в полуторку, взяли имевшееся оружие. Всего нас было около 10 человек. Где только мы не колесили в течение 23 и 24 июня, у кого только не спрашивали о штабе дивизии - никто ответить нам не смог. Советовали добираться до Минска. Утром 25 июня еще раз заехали в Лиду, где попали под сильную бомбежку, а затем через Новогрудок двинулись в Минск. Поскольку штаба округа, или уже фронта здесь не оказалось, а кто-то нам сказал, что он переехал в Бобруйск, направились туда. Перед Бобруйском нас задержали на КПП и отправили в формирующуюся артбригаду. Так закончились наши мытарства.
Источник: В июне 1941 г. Воспоминания участников первых боев на Гродненщине. – Гродно, 1997. – Редактор и ответственный за выпуск – Р.И.Карачун. Электронную версию подготовили: Дмитрий Киенко, Сергей Пивоварчик.
